в скифо-персидском эпосе

Использование осла в традиционном земледелии осетин

Отношения двух близкородственных народов, скифов и персов, в древности были непростыми, знали они и период вражды. Хорошо известен скифский поход Дария I в 513-12 гг. до н.э. и описанный отцом истории Геродотом. События этого противостояния содержат весьма примечательный эпизод, который, вероятно, в силу своей внешней незначительности пока еще не был предметом отдельного рассмотрения. Речь идет о том впечатлении, которое производил на скифов рев ослов и мулов.

Геродот замечает, что в одном случае, заслышав этот рев, скифы прекратили предпринятую было атаку на персидское войско. В другом случае, уже при отступлении персов, последние оставили в пустом лагере этих несчастных животных, которые, будучи привязанными и брошенными на произвол судьбы, производили жуткий рев на всю округу. Этот рев на несколько дней остановил продвижение скифов, позволивших неприятелю спокойно уйти.

Сам Геродот замечает, что подобное поведение скифов могло быть следствием того, что им не были известны сами эти животные, поскольку климат их страны слишком суров, чтобы ослы могли обитать в ее пределах. Этим замечанием, характерным для греков, мысливших рационально, все и ограничивается.

Скифский поход Дария I

Между тем имена собственные из Северного Причерноморья развенчивают объяснение Геродота, поскольку они содержат корень xar – осёл. Тем самым реакция скифов на ослиный рев не могла проистекать из их неведения. Напротив, скорее всего, они были прекрасно осведомлены и о самом осле, и о его привычках, включавших его особую манеру реветь, и исходили из неких связанных с этим ревом религиозно-мифологических представлений, вселявших в них благоговейный трепет.

Более того, сами персы, судя по всему, были в курсе этих представлений, поскольку идея оставить в лагере привязанными ослов и мулов, чтобы таким образом прикрыть свое отступление, пришла в голову полководцу Дарию – Гобрию, успевшему к тому времени заметить и оценить реакцию скифов на рев этих животных. Высока вероятность того, что Гобрию – в отличие от Геродота – была ясна причина "странного" поведения степняков, вселившая в него уверенность, что подобным образом персидское войско может обеспечить себе безопасное отступление. Этот религиозно-мифологический аспект ослиного рева, не понятый греками, но значимый для скифов и персов, и будет в центре внимания настоящей статьи.

Серый осел Бораевых

Будучи одним из персонажей осетинского нартовского эпоса, серый осел Бораевых получает гораздо больше внимания со стороны исследователей, чем можно было бы ожидать, если судить по той эпизодической роли, которая ему отведена в повествовании. Следует думать, что этот интерес обусловлен не его скромной ролью, а значимостью самих эпизодов, участником которых он оказывается.

Как бы то ни было, ни одно серьезное исследование эпоса не обходится без его упоминания. При этом очевидно, что изучение этого образа далеко выходит за эпические рамки и имеет важное общекультурное значение.

В этой связи необходимо заметить, что в традиционной осетинской культуре осел, наряду со свиньей или собакой, отнесен к низким и нечистым животным. Согласно предписанию речевого этикета, само его упоминание должно быть иносказательным: называть его следует не собственным именем, а описательно, например хæссæн, что буквально значит "носильщик".

Собственным же именем, хæрæг, его обычно называют в различного рода бранных выражениях и ругательствах, в большом числе и разнообразии бытующих в осетинской устной традиции, где он предстает как исключительно упрямое, ленивое и похотливое животное. С ним также связан обряд фыдгæнд, содержащий угрозу посвятить осла покойникам подозреваемого в совершении преступления.

Историко-этнографические сведения, обобщенные видным знатоком и исследователем осетинского быта Б.А. Калоевым, свидетельствуют о том, что осел находил применение в хозяйственной деятельности только в случае крайней необходимости, если без него невозможно было обойтись. Когда же такая необходимость отсутствовала, осетины предпочитали обходиться без него. И все же, несмотря на столь низкий статус и пренебрежительное отношение, осел не был оттеснен на задворки осетинской традиционной культуры.

Напротив, он широко представлен во всех ее сферах. От того же корня производно название главной потолочной балки кровли, или матицы, традиционного жилища – аххæрæг, являющееся в определенном смысле аналогом русского слова оселок, в значении "опора".

Еще одно хозяйственное орудие, связанное с ослом: хæрæг-хъæд / хæрæг-гъæдæ ‘брус, подставка’. С ним связаны и названия нескольких растений: хæрæг-дым, хæрæг-сындз ‘колючка’, хæрæг-бæдæн ‘бересклет’.

Заслуживает упоминания и недавно выявленный Р.П. Кулумбеговым образ "водяного осла – дон-хæрæг. Как удалось установить ученому, во время ирригации пахотных участков в горах прокладывали канавки для орошения. В подготовке этих канавок (донвæнд) и желобов (нуктæ) участвовали двое: человек и ослик.

Именно ослик обеспечивал оптимальный напор воды, так чтобы влага могла достигать всех частей участка. По месту будущего канала направляли груженного поклажей ослика, который выбирал оптимальный маршрут для тока воды.

Весьма важная, хотя и эпизодическая, роль отводится ослу и в эпической традиции. Действительно, в эпосе, будучи непосредственно связан с родом Бораевых, он также повинуется и воле Хамыца. Именно его обычно призывает на помощь последний, когда какая-либо из нартовских дам – до которых он большой охотник – отказывается уступать его домогательствам.

В этом случае осел имеет ясно выраженные мифологические черты плодородия. Однако сам его образ богаче и сложнее, и это в наибольшей степени проявляется в сюжете о женитьбе Урузмага на своей сводной сестре Шатане, в котором ослу отведена едва ли не ключевая роль. Интерпретация участия серого осла Бораевых в данном сюжете – "мотив осла" – сопряжена с неразрешенными пока трудностями и потому представляет наибольший интерес для исследователя.

Женитьба Урузмага

Урузмаг – один из самых уважаемых нартов, но вопреки собственному желанию, взяв в жены сводную сестру, он совершает тем самым предосудительный поступок, и ему стыдно показаться на глаза людям. Однако Шатана его утешает и предлагает выход. Вот этот эпизод.

– Как от стыда избавиться, я тебе укажу. Садись на осла задом наперед и поезжай на нем посреди ныхаса. Смотри за тем, что люди там станут делать.

Сел Урузмаг на своего осла и проехал через ныхас. Люди покатились со смеху – все до единого. Снова вернулся Урузмаг той же дорогой: половина еще засмеялась, а другим вовсе не было смешно. Обернулся он в третий раз – никто и не посмотрел в его сторону, и смеяться никто не стал.

Наибольшие сложности в названном сюжете вызывает интерпретация так называемого "мотива осла", связанного с выяснением роли осла в этой женитьбе. Предложенная Ж. Дюмезилем связь с обрядово-карнавальной культурой в свое время не была поддержана В.И. Абаевым.

Он считал, что этот брак представляет собой "древний мифологический образ, значение которого мы уже не можем полностью уяснить. И именно потому, что подобный кровосмесительный брак принадлежал целиком мифу и не имел никакой опоры в живом быту, понадобилась поездка Урузмага на осле задом наперед, как наивная попытка оправдать то, что, казалось бы, не допускает никакого оправдания".

Позднее С. Фриц и Й. Гипперт предложили видеть в данном эпизоде позорной поездки на осле проявления матриархата, что нашло поддержку у Т.А. Гуриева. Все же с точки зрения мифологии в данном браке речь не может идти о кровосмешении, поскольку Урузмаг и Шатана принадлежат к разным мифологическим классам существ.

Урузмаг, будучи сыном дочери владыки морского царства Дзерассы, является нартом по отцу. Шатана же, также рожденная Дзерассой, является дочерью небожителя Уастырджи и тем самым не принадлежит к нартам.

Следовательно, нужен иной способ интерпретации названного мотива, который бы никак не был связан с инцестом, который, по-видимому, здесь отсутствует. Ключевую роль приобретает сам образ осла. Представляется, что он един для всей культуры и должен рассматриваться с мифологической точки зрения. При этом под мифологией следует понимать не собрание мифов и не мифологическую систему как таковую, а особый способ миропонимания, сформировавшийся в архаическую эпоху.

Продолжение – в следующем субботнем номере.