Какими были руководители советской страны?

7 мая 1969 года. Д.С. Полянский, А.Н. Косыгин, К.Т. Мазуров, А.А. Громыко и Ю.В. Андропов в московском аэропорту Внуково. Фото: РГАКФД

– Наталья Кирилловна, вы по девичьей фамилии Мазурова. Как возникла в жизни вашего отца "республика-партизанка", объединившая 374 тыс. человек? О Кирилле Мазурове известно, что он будучи одним из партизанских командиров лично участвовал в боевых операциях. "Было весело" – так написал об этом в одном из своих донесений в центр. Необыкновенная смелость и, наверное, какая-то мальчишеская безрассудность?

– Еще будучи в госпитале отец просился на фронт, но его отправили на курсы высшего командного состава "Выстрел". И в начале осени 1942 года вдруг вызвали в Москву в Центральный штаб партизанского движения (ЦШПД), а оттуда направили в тыл врага специальным представителем штаба по всему югу Белоруссии.

Отец всегда был на передовой, хотя мог не участвовать в боях, потому что руководил штабной работой. Но что интересно, ведь он ругал Эдуарда Нордмана (участника первого партизанского боя в истории Великой Отечественной войны – прим. "РГ") за безрассудство. Говорил, "пойми, на тебе сходится огромное количество всяких связей и контактов. Если тебя убьют, придется начинать всю эту работу заново". А сам ходил на штурмы. Позже признавался: интуиция подсказывала, что не убьют. За проявленные отвагу и мужество был награжден орденом Красного Знамени.

Однажды он стрелял из автомата стоя. Ординарец Николай Симонов не знал, как его уберечь, кричал, но из-за грохота ничего не было слышно. Тогда он подполз к отцу и с силой толкнул под колени. К слову, он прошел с Мазуровым всю войну и работал с ним в Совете Министров СССР.

– Что знал сугубо городской человек про жизнь в лесу?

– По сути – ничего. После беседы с Пономаренко в ЦШПД он несколько вечеров провел в Ленинской библиотеке, чтобы почитать, что такое партизанская война. Представления о ней на момент назначения были самые примитивные. Ему подобрали воспоминания о войне 1812 года, о Гражданской войне в советской России и о гражданской войне в Испании. Из этих книг отец вынес главное – партизанская война должна превратиться во всенародную, и начинается она не по приказу сверху.

– Кому и как партизаны выносили приговоры? Был какой-то план, спущенный сверху?

– Были, конечно, операции по уничтожению самых озверевших фашистов. Но чаще всего было так: создавали небольшие летучие отряды по шесть-семь человек, которые выходили из леса и искали немцев. Где найдут, там и уничтожали. Без всякого плана.

– Кирилл Мазуров девять лет руководил Белорусской ССР. Если посмотреть на современный Минск и Беларусь в целом, чего бы там не было без него?

– Не хочу приписывать все успехи послевоенной Белоруссии одному человеку. На "белорусское чудо", когда в кратчайшие сроки людей вывели из землянок и подвалов, был построен первый атомный реактор, сеть электростанций, калийные комбинаты, создано стабильное водоснабжение (Минское море), и республика из сельскохозяйственной была превращена в индустриальную – работала команда. Эти люди вместе воевали и знали друг друга досконально. Я хорошо помню, как они собирались у нас по выходным, молодые, веселые! Вкалывали, как проклятые. Минск лежал в руинах, было даже предложение перенести столицу в город Борисов. Но город отстроили заново. Возвели театры, академию наук. Университет строился. Отец объезжал стройки утром до работы, сам за рулем. Ездил и по Минску, и по окрестностям, уезжал в другие области, неожиданно появлялся, оперативно решал очень многие вопросы. К нему привыкли, особо и не реагировали, когда он появлялся.

Они с Тихоном Киселевым были уверены, что в Беларуси будет обнаружена нефть, требовали, чтобы из Москвы прислали экспертов. Центр сопротивлялся, не верил. Но нефть действительно нашли – целый нефтеносный район в Полесье. Помню, как был счастлив отец. К слову, из всех советских республик (среди которых, по словам Е.М. Примакова, по-настоящему советской была только Белоруссия) только она, а также Россия не были дотационными!

– Наверное, самое важное, за что мы сегодня уважаем Беларусь – честное отношение к истории.

– Да, чтобы увековечить память о защитниках Брестской крепости, отец приложил очень много усилий. Кстати, такого прецедента, когда крепость получает звание Героя, у нас в стране еще не было.

А с Хатынью вообще случилась необычная история. С Тихоном Яковлевичем Киселевым отец ездил в район. Остановились в 50 км от Минска, пошли прогуляться по лесу и набрели на поляну с остатками домов. Тогда стали восстанавливать сожженные немцами деревни, правительство выделяло на это большие деньги. А тут все заброшено. Значит, в этой деревне сгорели все – некому было ее отстраивать. Поинтересовались у пастуха, который рядом пас стадо, как называется деревня. Тот ответил: "Хатынь". Так и возникла идея увековечить все сожженные деревни.

– По официальным данным, во время войны полностью или частично было уничтожено 9200 белорусских деревень. А сгорели дотла и не были потом восстановлены 186...

– Увековечение их памяти стал курировать Петр Миронович Машеров. Отец тогда был уже в Москве. Но это же не конец истории. Центральные власти были против строительства мемориального комплекса. В частности, его проект не нравился Екатерине Фурцевой, министру культуры СССР. Говорила, старик с ребенком на руках как из концлагеря. И тогда белорусы пошли на хитрость: сказали, что в Хатыни не будет никакого мемориала, а лишь памятный знак. Презентацию же макета памятника устроили в белорусском постпредстве в Москве, куда Мазурову удалось затащить секретарей ЦК КПСС Демичева и Капитонова. Им мемориал очень понравился. Пришла и Фурцева. Коллеги хвалили, и ей уже некуда было деваться.

– Ваш отец стал первым заместителем председателя Совета Министров СССР Алексея Николаевича Косыгина, и вы переехали в Москву из тихого Минска...

– Прямо скажем, не очень-то мы хотели переезжать. Приехали, а здесь свои порядки, новые люди. Конечно, в Беларуси все было гораздо проще: уже налаженная жизнь, кругом все родное, хорошие отношения. Отец на работу ходил пешком и, в общем-то, ничего не боялся. Хотя, когда он только начинал работать, еще орудовали бандеровцы.

В Москве у него была уже многочисленная охрана. Но ни мигалок, ни машин сопровождения не было. Родители жили в основном на даче. Он работал по 12 часов в день, включая субботу, и мы видели его только по воскресеньям. Почему на даче? Он там мог гулять, как бы поздно ни заканчивалась работа. Дача считалась государственным объектом, и там, конечно, был обслуживающий персонал. Но когда отец ушел на пенсию, его переселили в очень скромный дом. Если сравнивать с тем, какие дворцы строят сейчас, он тянет не более чем на сторожку. Даже дача Брежнева не выглядит рядом с ними внушительной.

– В вашей последней книге о британских премьер-министрах приведено интересное исследование: большего успеха добиваются те, у кого было трудное детство, в том числе, кто потерял одного из родителей. Так, из 54 глав британского правительства 24 потеряли отца, не достигнув 21 года. Вы росли в семье одного из главных людей огромной страны. Значит ли это, что ваше детство было безоблачным?

– Не люблю, когда дети известных родителей, в основном из творческой интеллигенции, говорят, как трудно им пришлось в жизни, как приходилось пробиваться. Это лукавство. Конечно, мне было легче, чем многим моим одноклассникам и однокурсникам. Ведь за моей спиной стояла фигура отца. Но и проблем хватало. Так, например, мы с сестрой учились в Минске в музыкальной школе при консерватории. Там преподавали в основном музыку и гуманитарные предметы. И вот, переехав в Москву, пошли в общеобразовательную школу. Я в 10-й класс. Первое, что сказал маме директор при знакомстве: "Мы не будем вашим детям завышать оценки". Мама возмутилась: "Разве вас кто-нибудь об этом просил?" А впереди выпускные экзамены, и мои знания физики, химии, математики оставляют желать лучшего. Пришлось восполнять пробелы, а еще и готовиться к поступлению в вуз. Трудности это? К слову, сестра моя, у которой был временной зазор, окончила школу с медалью, успела подготовиться. Все у нас было, как в обычной семье. Жили всегда с бабушками. Мамина мама нас многому научила – шить, вязать, штопать. Могла и шлепнуть, если было за что. Мама в детстве ставила в угол. А вот отец с нами никаких воспитательных бесед не вел и даже напротив, однажды, когда отличница Лена получила двойку и ждала выволочки, рассмеялся: "Наконец-то ты стала нормальным человеком".

– В новостях советского радио, когда представляли руководство КПСС, фамилии Мазурова и Капитонова шли рядом. Советская элита все же предпочитала выбирать супругов из своих?

– Мы с будущим мужем жили в одном доме и на одной лестничной площадке. Потому и познакомились. Мой брат потом шутил, что иначе мы, наверное, никогда бы и не поженились. "Династические браки" тогда не приветствовались. И мы как раз являемся исключением. Встречались довольно долго, прежде чем решились на брак. Впоследствии я поняла, что этим мы серьезно осложнили жизнь своим родителям. Отца все время подозревали в участии в каких-то группировках. Он часто встречался с белорусами, когда те приезжали на пленумы ЦК. С Машеровым и другими, да еще с московскими белорусами. Конечно, все они бывали у нас в гостях, и отец вновь становился таким, каким мы его помним по Белоруссии. Ну и с Иваном Васильевичем Капитоновым встречались по-родственному.

– Ваш отец стал вторым человеком в Правительстве СССР в 51 год. Молодой даже по нынешним меркам. Может, потому у него были сложные отношения с Хрущевым?

– А в 39 лет он был назначен Председателем Совмина Белоруссии, в 42 года избран Первым секретарем ЦК КПБ. Всегда об этом напоминаю своим внукам. У отца было двойственное отношение к Хрущеву. С одной стороны, он очень ценил его активность, то, что тот на месте не сидел, много ездил по стране, во все вмешивался. Но с другой, – у Никиты Сергеевича была масса бредовых идей, по поводу которых он ни с кем не советовался и буквально навязывал стране. Отец же привык приступать ко всем новшествам, как следует все взвесив, посоветовавшись с профессионалами. В частности, в Белоруссии Хрущеву не дали уничтожить подсобное хозяйство. Не позволили, как он требовал, весь скот забрать в колхозы.

Были в республике и против сокращения полей традиционного для нее картофеля в пользу кукурузы. Отец открыто спорил с Хрущевым, который носился с идеей разделить обкомы на сельскохозяйственные и промышленные. И с другой его идеей – чтобы в каждой области был свой совнархоз.

А еще они с коллегами на пленуме в 1953 году не позволили снять руководителя Белоруссии Патоличева, чтобы заменить его белорусом, как предлагал Берия. Центр вынужден был отменить уже принятое решение, что было беспрецедентно. Такая независимость раздражала Хрущева, который называл отца "этот партизан".

– "Я не хочу больше с тобой работать!" – "Это взаимно". А это уже диалог несговорчивого "партизана" с Брежневым...

– Для отца было важно, что Брежнев – фронтовик. Но в жизни Леонид Ильич слыл сибаритом, многие государственные вопросы решались на охоте. Поначалу он отца привечал, брал с собой в поездки, в том числе, за рубеж. Однако очень ревновал к Косыгину, чувствовал его превосходство. Иногда доходило до смешного. Как-то Брежнев доверительно сообщил отцу: "Ты знаешь, Косыгин зазнался". Оказалось, тот отказался зайти к Леониду Ильичу в кабинет, ответив: "Лучше давай ты ко мне". При этом оба работали в одном здании, Брежнев на третьем, а Косыгин на втором этаже.

По части аппаратных интриг Брежнев, конечно, был вне конкурса. Устроил отцу выволочку за то, что тот много ездил по стране. А как он мог не ездить, если курировал работу 29 министерств и ведомств, строительство БАМа, крупнейших инфраструктурных объектов за рубежом?! Однажды отец был у шахтеров в Кемерове, работал там неделю. После этого Брежнев поставил вопрос о том, чтобы запретить такие поездки без разрешения Политбюро ЦК КПСС. Стал оттеснять членов Политбюро из публичного пространства – мол, зачем им выступать на пленумах, раз он представляет отчетный доклад?

Дошло до того, что Леонид Ильич однажды предложил отцу докладывать, о чем говорят в секретариате Косыгина. Тот взвился: никогда ни на кого не стучал! Отношения шли к разрыву, тогда и прозвучало: "Я не хочу больше с тобой работать". До него примерно таким же образом убрали Шелепина, Семичастного, Воронова, Полянского, Подгорного. Отца отправили в отставку в 64 года, заменив на 80-летнего Тихонова.

К слову, моя мама дружила с супругой Леонида Ильича. Я даже однажды попала к Брежневым на дачу, где меня встретили очень тепло, угостили чаем. Виктория Петровна никогда не вмешивалась в дела мужа.

– Как бы вы оценили фигуру Кирилла Трофимовича Мазурова как историк?

– Как один из экспертов по проблематике политического лидерства (в странах Запада), я считаю его выдающейся личностью. Это мнение разделяют многие. В 1988 году, уже на пенсии, отец поехал в Минск, где отмечали 40-летие освобождения от фашистов. Было большое торжество во Дворце спорта, где собрались 5 тыс. человек. Когда объявили, что в зале присутствует Мазуров, зал разразился долгой овацией. Отец говорил, что был потрясен. А я с высоты прожитых лет могу оценить масштаб его личности так: на мой взгляд, она полностью соответствовала масштабу той великой страны, которую отец представлял. И, конечно, в том, что СССР в 1970-е годы находился в зените своего могущества, есть и его личный вклад.