Правильно говорят, что от человека остаются на земле только дела его. Хорошие. Они всегда в памяти, их не забывают, по-настоящему берегут. Эдуард Албекович ТОКАЕВ, или Эрик, как звали его те, кто давно знал, ушел из жизни, оставив такой добрый след в сердцах тех, кто был рядом, – своей семьи, множества друзей, знакомых. Этого человека просто нельзя было не любить. К нему тянулись все. Потому что понимали: Эрик особенный – он несет в наш не очень отзывчивый мир только справедливость, гуманность, доброжелательность и тактичность. Он не унизит, не предает, не обидит. В нем вовсе нет чиновничьего гонора и спеси. Он – жизнерадостный и простой. Всегда таким был, таким и останется в нашей памяти. Навечно.

Я помню Эрика совсем мальчишкой – в старших классах преподавала ему русский язык и литературу. Это был очень способный, незаурядный юноша, уже тогда, в школе, проявивший себя как истинный лидер, умевший помочь людям, которые видели в нем опору. А это совсем не легкая миссия – брать на себя ответственность за других. Тем более для молодого человека. Но для Эрика это было органично и закономерно. Возможно, поэтому его никогда не тяготило общение с людьми, многие из которых были так далеки от идеальных. Он любил окружающих и старался увидеть в каждом из них непременно только хорошее, за что можно было зацепиться, чтобы потом помочь человеку выпрямиться, искоренить в себе то, что мешает жить.

По-разному складываются судьбы наших учеников. Некоторые уходят от тебя, и пути ваши больше не пересекаются. Никогда. Да, так диктуют обстоятельства... Но чаще, наверное, просто нет потребности в этом: школа исчерпала все. А ведь бывает и совсем по-другому. Кто-то из питомцев остается для тебя товарищем, с которым ты еще многие годы идешь по жизни рядом. Может, и встречаешь далеко не часто. Но все равно вы не теряете друг друга из виду, потому что остается то, что называется человеческой привязанностью и глубоким уважением.

Наверное, потом, уже после школы, я узнала Эрика Токаева даже лучше, чем прежде, когда он еще сидел на ученической скамье. Этот человек прошел интересный и нелегкий путь – после СОГУ и Академии общественных наук при ЦК КПСС работал в комсомоле, в партийных органах, руководил республиканскими СМИ (газетой "Молодой коммунист", телевидением), был министром печати и информации, наконец, возглавил Комитет по охране и использованию объектов культурного наследия РСО–А. И, естественно, наши пути не раз пересекались. И всегда это были своеобразные "уроки". Уроки жизни. Действительно так.

Как-то (это было перед очередными выборами) я, волнуясь за него, поинтересовалась, неужели ему, Эрику, по сердцу вся эта нервотрепка, и вообще, так ли надежна и престижна выборная должность. Это же так эфемерно... Он посмотрел на меня, свою бывшую учительницу, с недоумением и даже, как мне показалось, с осуждением: "А я думаю совсем иначе. Опасаться тут нечего. Ну, не выберут... Стану заниматься иным делом. Но ведь по-прежнему буду рядом с людьми. А это всегда очень интересно. Другого для себя вообще не вижу..." И я как-то сразу успокоилась, потому что поняла: он говорит об этом, как о давно продуманном и единственно нужном ему варианте жизни.

Помню, как-то (Токаев тогда работал в наших партийных органах) он пришел ко мне на депутатский прием. Просто, как объяснил, поприсутствовать, послушать, что сегодня волнует людей. Пожалуй, это был редчайший случай в моей практике, чтобы партийный функционер появился в такой роли... Нет, больше такого не встречала. В тот раз народу было более 30 человек, и, что характерно, сплошные жалобы, просьбы, слезы отчаяния. В общем, во многом разуверившиеся люди видели в депутате последнюю соломинку, за которую еще можно схватиться. Боже мой, если бы я тогда могла всем помочь... Эрик сидел молча, становясь мрачнее с каждой минутой, что-то старательно занося в свою записную книжку. Уже после приема, когда мы с помощником, едва живые от усталости, встали, он сказал: "Я мог бы вам посодействовать в решении трех вопросов". И назвал их. Один – устройство обездоленных стариков – предоставление им постоянного места жительства. Все они были брошены собственными детьми. "Я постараюсь связаться с интернатом для престарелых", – сказал Эрик. И связался. И устроил туда двоих, и еще, как я узнала позже, навещал их, даже приносил гостинцы. А с третьим, специально встретившись, обстоятельно поговорил, кое-что выяснил, и потом этого старика взяли к себе в семью родственники из той же фамилии. Это было удивительно! Просто Эрик был чутким человеком. И еще неравнодушным и предельно скромным. Никогда не работал напоказ, не любил, как сегодня сказали бы, светиться. Он нес другим добро и никогда ничего не просил за это.

А как-то (это было в конце августа) он выступал на учительской конференции во Дворце пионеров. Тогда Токаев руководил республиканским телевидением. Очень волновался, хотя за спиной были многие годы общественной работы. Объяснил все очень просто: "Здесь же мои учителя. Лишнего слова при них не скажешь. Знают меня, как облупленного. Да тут любая фальшь будет налицо. Не хочется их подводить и... разочаровывать. Да и демагогии я терпеть не могу. О том, что определенно не сделаю, говорить не стоит. Так, как вы думаете, все нормально прошло? Только, пожалуйста, честно..." Я ответила утвердительно. Главное, все было по делу. С убедительными аргументами. Достаточно эмоционально. Но, что всего важнее, это было не самобичевание, не разнос всех и вся, не голая критика, а конструктивные предложения. Эрик обрадовался такой оценке, совсем как мальчик из прежних, еще школьных временен, и попросил, если он заслужит, в чем-то сорвется, критиковать его, подсказывать нужное. Ведь со стороны виднее... И я попросила его о том же. И он порою говорил. Вот только я, в отличие от него, не всегда принимала критику объективно: наверное, не хватало мужества проанализировать все еще раз...

Однажды мы встретились с ним в Москве в Доме литераторов имени А. Фадеева. Как раз в столице проходили Дни осетинского искусства. Накануне в Колонном зале Дома Советов было грандиозное открытие праздника, а в тот день параллельно проводилось сразу два мероприятия – концерт танцевальных ансамблей и праздник Коста. Как потом рассказывали, массы повалили на первое, а в нашем зале людей было кот наплакал. Даже оператор не мог нормально работать: кругом сплошь пустоты – свободные места. А подготовлено все было замечательно: и выступление хора

А. Кокойти, и художественное чтение актеров наших театров, и сольное пение, и отрывки из спектаклей, и чудесная выставка в фойе. Эрик очень переживал, хотя вовсе не он отвечал за проводимое. "Надо же! Не предусмотрели, – огорчался он, – следовало больше раскрутить эту встречу, а тут... В общем, все было пущено на самотек... Да, конечно, зрелищное больше устраивает... А слово, книги..."

Сам он очень любил читать. Хорошо знал стихи Коста. И на русском, и на осетинском. Обожал поэзию Игоря Дзахова. Особенно поэму "Возвращение". Зачитывался стихами М. Лермонтова. "Не хочу объяснять причины своего предпочтения в литературе – неблагодарное занятие... Не понимаю, нужно ли вообще анатомировать то, что написано душой?! Раньше, представьте, читал критику с удовольствием, а сейчас она немного (мягко сказано!) раздражает. Не могу терпеть, когда мне что-то откровенно навязывают (имел в виду взгляды на чье-то творчество). Я бы хотел сам разобраться". И разбирался. Много читал. Всегда при встрече спрашивал, что интересного появилось на книжных полках.

– У тебя, Эрик, остается для этого время? – радуясь за него, говорила я. Он обычно только смеялся:

– Детям своим пример подаю. Хочу, чтобы они любили книги. А кроме того, как же вы нам упорно напоминали: "Ни дня без строчки..." И для пишущего, и для читателя. Я же все помню. И стараюсь выполнять. Как видите, я ученик добросовестный...

А я смотрела на уже седого Эрика и думала о том, что в главном он так и остался прежним – любознательным, доброжелательным, ироничным.

Он всегда приходил к людям в их трудные минуты, поддерживал их, проявляя внимание и сочувствие. Так было и тогда, когда я его встретила в последний раз, – на печальной церемонии – поминках общего знакомого.

– Эрик, ты так стал похож на своего отца!

– Да, многие замечают. Я рад этому. Хотел бы так же ценить свою семью, как и он. Так же понимать людей. И еще так же знать осетинский язык... Считаю, что все это важно.

Собственно, так все у него и было. Он любил свою республику. И последнее место работы – Комитет по охране и использованию объектов культурного наследия РСО–А – очень соответствовало его интересам.

Мой ближайший сосед по дому, Костя Зангиев, проработал с Эриком два с половиной года. Пришел туда прямо со студенческой скамьи. Молодой юрист. Ни опыта, ни знания специфики труда этого комитета. Начинающий специалист, которому еще только предстояло чему-то научиться, во многом разобраться. Беседы с Эриком никогда не были назойливыми и долгими.

Он влиял на молодых сотрудников иначе. Встречая, всегда интересовался: как идут дела, есть ли сложности, каковы планы на ближайшее время, есть ли какие-нибудь замечания или предложения?! Умел остановить, если видел, что кто-то из начинающих переступает определенную черту в общении с людьми более старшего возраста, не уставал по-человечески объяснять, что и те, кто повзрослее, могут ошибаться, но, даже замечая это, никогда не стоит идти напролом, потому что есть и другой стиль общения – толерантный. И он куда более приемлемый и, что важнее, результативный. "Одно слово – порядочный. Во всем без исключения. Его у нас очень уважали. И веселый. Всегда мог разрядить любую обстановку – шутил... А главное, мы, молодые, хорошо знали, что рядом есть человек, которому наша судьба небезразлична. И заслужить уважение его хотелось каждому", – вспоминает Костя. А позже, когда мой сосед менял место работы – переходил в другую организацию, – Эрик, поинтересовавшись, будет ли ему там перспективнее, комфортнее, отпустил его без упреков, нравоучений, наставлений. Но и потом, встречая, всегда спрашивал, как идут дела, все ли в порядке, не нужна ли его помощь.

Доброжелательность... Без этого представить нашего Эрика невозможно. Он таким был, таким и останется в памяти всех, кто его знал.

Уходят люди... Одни раньше, другие позже... Вот и Эрика теперь нет рядом с нами. Но живы и его поступки, и речь, и улыбка. Нет, таких людей не забывают! Они приходят в этот мир, чтобы остаться в нем. Навсегда!