Слева направо Инесса Арманд, Владимир Ульянов, Чермен Баев

Этой теме и посвящена новая книга эссе доктора исторических наук, профессора, знатока владикавказской старины Генрия Кусова "Путешествие в Былое", готовящаяся к выходу в издательстве "Ир". Сегодня "СО"публикует один из материалов, которые войдут под ее обложку.

Еще во времена студенчества мне довелось часто посещать Музей осетинской литературы, располагавшийся в то время в здании Осетинской церкви, и обратить внимание там, в ее пантеоне, на ухоженную, увенчанную мраморным крестом могилу генерала Михаила Баева. Все остальные захоронения генералов и офицеров царской армии в ограде храма владикавказские большевики в 30-х годах разрушили – и освободили на этом мемориальном кладбище места для "героев новой эпохи". Эту же могилу – не тронули. Почему?

Загадка разъяснилась, когда однажды я заметил в пантеоне старушку с букетиком цветов. "Это племянница покойного генерала, сестра большевика Чермена Баева, – сообщила музейная смотрительница. – Родственники втайне от белогвардейцев захоронили его тело в генеральскую могилу, надеясь, что об этом никто не узнает. Хотя родной брат Чермена, Гаппо, был во Владикавказе городским головой", – продолжала она уже шепотом, оглядываясь по сторонам.

Думал ли я тогда, что годы спустя ко мне в руки попадет уникальная реликвия, напрямую связанная с историей рода Баевых? А произошло это в те времена, когда еще можно было прийти к директору Северо-Осетинского научно-исследовательского института Х. С. Черджиеву и заключить договор о сборе материалов о каком-нибудь знаковом для Осетии революционном или культурном деятеле. И одна из моих добрых знакомых, Алла Георгиевна Келер, заключила с руководством СОНИИ такой договор на фантастически невыполнимую тему: собрать для института материалы об осетинской дореволюционной интеллигенции, проживавшей в Москве.

– И как вам это удается – отыскивать такие сокровища? – не раз интересовались в фондах республиканского музея краеведения, куда Келер тоже приносила материалы.

– Очень просто, – не скрывала своих секретов Алла Георгиевна. – Во-первых, не забывайте, что я дочь Раисы Гайтовой, внучка героя Русско-турецкой войны Иналука Гайтова. И перед тем, как мне появиться на свет, моя мама, встретившись с Коста Хетагуровым, с которым она дружила, в ответ на его опасения, что после замужества она отдалится от своих земляков, пообещала: ее дети от русского офицера будут говорить на осетинском не хуже самого поэта. Во-вторых, когда я прихожу в гости в московскую осетинскую семью, хозяева, как вежливые люди, не скупясь, накрывают для меня стол: наполняют вазы фруктами и конфетами, приглашают пить чай с вареньем. Я не отказываюсь. А так как вопросов к ним у меня много, чаепитие продолжается довольно долго. Слухи по столице распространяются быстро, и в следующей семье, чтобы поскорее от меня избавиться, бывают готовы подарить мне даже фамильные ценности, а документы и фотографии несут кипами.

Интересно, что, сама любившая пошутить, Келер терпеть не могла шуток других. И принимала за шутки даже серьезные вещи. "Что это вы, – резко сказала она мне однажды при встрече в фондах музея, – смеетесь надо мной на всю республику? И утверждаете, что моя мама, дочь друга генерала Скобелева, ротмистра Иналука Гайтова, отказала в сватовстве Коста Хетагурову, выйдя замуж за бедного незнатного офицера из семьи обрусевших шведов? К вашему сведению, мой отец, Георгий Эдуардович Келер, заставлял трепетать всех невест Осетии!". Но быстро отходила. И зная о моих поисках редких документов, связанных с именами земляков-осетин, иногда мне их привозила. Так однажды получил я в подарок и эту фотографию, которую Келер обнаружила в архиве одной из московских осетинских семей.

Люди, запечатленные на ней, повергли меня в шок. И мне до сих пор не верится, что подобное могло храниться в семейном фотоальбоме, хозяева которого даже не попытались эту фотографию опубликовать! А ведь в советское время она могла бы стать сенсацией…

Итак, на явно любительской фотографии сняты пять человек: четверо молодых мужчин и сидящая на каменном ограждении дама. Все четверо – в цивильных костюмах с тросточками, крайний справа распахнул плащ.

– Дама – это Инесса Арманд, один из мужчин – Чермен Баев, а кто стоит между ними, сами догадаетесь, – представила фотографию Келер.

А ведь Инесса Арманд – это одна из самых загадочных и необычных фигур большевистской партии, друг и соратник В. И. Ленина и его активный корреспондент. После Октябрьской революции – заведующая женским отделом ЦК РКП(б). И, наверное, самая красивая женщина в партии большевиков! Чермен Баев на этом фото смотрит равнодушно прямо в объектив, но безразличным к такой красавице кавказский мужчина не мог остаться. Хотя… между ними и ею, опершись левой рукой на тросточку, стоит человек, который был близок к Арманд не только на фотографии. Это – не кто иной, как молодой Владимир Ильич Ульянов (Ленин)!

Ответить, почему такая ценная фотография сохранилась с дефектом, Келер не могла – и в каком семейном архиве она ее обнаружила, тоже не помнила. Или не хотела, чтобы я продолжил поиски. Хорошо что на белой полосе дороги, ведущей к тоннелю на заднем плане снимка, кто-то размашисто вывел по-немецки: "Улица Ахен в Флюелен около Люцернского озера". Флюелен это железнодорожная станция швейцарского кантона Ури недалеко от озера Люцерн. И тогда, в начале ХХ века, и по настоящее время – одно из весьма посещаемых туристами мест Швейцарии.

– То, что Чермен после революции 1905 года бежал из ссылки за границу и находился там в течение трех лет, мы знаем. Как и то, что помог ему остановиться в Германии через своих друзей Гаппо Баев, – сообщил мне известный в республике в прошлом человек, министр транспорта Казбек Виссарионович Баев.

Но вот в какие годы и как он попал в Швейцарию? Очевидно, это могло произойти в 1911 году, когда Инесса Арманд читала по поручению В. И. Ленина лекции в партийной школе Лонжюмо под Парижем, ибо спустя год она отбыла для подпольной работы в Петербург. В Швейцарию она со слушателями-партийцами отправилась на экскурсию. Сюда их с Надеждой Крупской возил В. И. Ленин: лечить свою жену от базедовой болезни, а Арманд – от туберкулеза. Не верится, что Чермен Баев случайно оказался в их окружении. Случайных знакомых, даже слушателей партийной школы, не приглашают на экскурсию в горы Швейцарии!

История самой молодой осетинской фамилии Баевых необычна: ярких эпизодов из нее хватило бы на несколько романов. Началась она с того, что кавдасард Смайл сын Бая поехал в составе алдарской делегации к царю Николаю I и получил в Петербурге фамилию Баев. Внук его, Михаил, закончил Академию Генерального штаба, дослужился до звания генерал-лейтенанта, возглавил топографический отдел Кавказской армии, состоял председателем Кавказского отдела Русского географического общества, написал и опубликовал интересные этнографические статьи, отмеченные в советской историографии. Отец Михаила, Хусин (Георгий), попал в портретную галерею Коста Хетагурова (наверняка из-за службы в сотне осетинской милиции вместе с отцом поэта Леваном). Коста оставил для истории изображение человека в черкеске с газырями, бешмете и барашковой шапке, с добрым и мягким взглядом. Правда, этот прекрасный портрет Хусина Баева советские хетагуроведы старались не замечать(!). И не поместили его, конечно, в первое академическое собрание сочинений поэта. Отсутствовал портрет и в списке иллюстраций к некоторым другим изданиям Коста! А "не замечали" его, видно, из-за внука Хусина Гаппо, сына Василия – родного брата генерала.

Гаппо Баев был другом Коста Хетагурова, издателем знаменитого "Ирон фандыра", первым осетинским литературоведом, общественным деятелем и городским головой Владикавказа. После Гражданской войны он эмигрировал в Германию. Не чуждый передовых идей, Георгий (Гаппо) Васильевич Баев в советское время, однако, стал бы первым кандидатом в расстрельные списки только за то, что поехал в составе осетинской делегации на 300-летие династии Романовых, а в 1914 году сфотографировался рядом с царем Николаем II во время его пребывания во Владикавказском госпитале.

Не уверен, что в современном российском литературоведении обращают внимание на одну характерную деталь, присущую советской идеологии 20–30-х годов ХХ века. В "Литературной энциклопедии" под редакцией А. В. Луначарского (1934 г.) в разделе "Осетинская литература" всем фигурантам хотя и наклеивали политические ярлыки, но ни одной фамилии ни одного национального писателя и поэта, даже автора всего нескольких стихотворений, не пропустили. Какой бы он ни представлял лагерь: буржуазно-националистический, монархический или лагерь борцов с царским самодержавием. Но вскоре сталинская идеология изобретет тоталитарную машину, маховики которой заработают во всей стране. Статьи, стихотворения, прозу неугодных просто вычеркнут из литературного процесса, а их книги изымут из библиотек и уничтожат.

Словно и не было такого писателя в осетинской дореволюционной литературе – Гаппо Баева! А между тем, о нем в "Энциклопедии". "Для полного обзора осетинской литературы данного периода (речь – о годах революции и гражданской войны – Г. К.) следует еще отметить пьесу столпа осетинской контрреволюции Гаппо Баева "Осетинская молитва". Эта пьеса, напечатанная в 1920 г. в Тифлисе в меньшевистской газете "Ног Цард", является конденсированным выражением осетинского национализма, связанного самыми крепкими узами с осетинским кулачеством". В общем: "Кто не с нами, тот против нас!" Но, тем не менее, повторюсь, имя Гаппо Баева в этом солидном издании не затушевывали…

То, что родной младший брат Гаппо был видным революционером-большевиком, в советские годы в Осетии тоже не комментировали, хотя об этом постоянно напоминало название одной из центральных улиц столицы республики.

Конечно, трудно понять, как в семье, давшей царской России прославленных, преданных долгу офицеров и генералов, один из пяти братьев Баевых, сыновей Василия – выпускник владикавказской гимназии, студент Московского университета, ушел в революцию? Не понимали этого, вероятно, и историки революционного движения на Кавказе, и поэтому официальная версия гласила: "…Многие годы до Октября Чермен Баев провел в ссылках и тюрьмах, в эмиграции. На самые трудные участки посылали его владикавказские большевики. В январе 1919 года, помогая беженцам в Ардоне, он был схвачен деникинскими палачами. Шел снег, у конвоиров даже в перчатках мерзли руки, а Чермена в одной рубашке гнали босиком из Ардона в Гизель. Здесь его после зверских пыток расстреляли, а труп сожгли на костре".

Но официальная версия оказалась не совсем верной. По семейным данным, собранных Казбеком Виссарионовичем Баевым, арестованного Чермена было приказано доставить в штаб белогвардейцев в Архонку. Но конвоиры, не знакомые с местностью, неожиданно вышли к осетинскому селению Гизель и, решив, что его жители могут отбить у них пленного, расстреляли его, а труп закидали соломой и подожгли. Случайно увидевший их зверства местный житель обратил их в бегство, а тлевшую сырую солому потушил.

Родственники похоронили Чермана в Ольгинском, а вскоре по совету Гаппо перезахоронили в могиле дяди-генерала в ограде Осетинской церкви Владикавказа. Белогвардейцы, захватившие в то время Владикавказ, не посмели бы совершить святотатство, разорив захоронение заслуженного царского генерала. И только в начале 60-х годов прошлого века городские власти перенесли прах революционера к памятнику погибшим бойцам и командирам Красной Армии на южной окраине города.

Время все расставило по своим местам. В ограде Осетинской церкви, рядом с дядей-генералом захоронили прах Гаппо, привезенный из Германии. А внизу, рядом друг с другом, шумят улицы, названные в честь двух родных братьев – революционера и монархиста, Чермена и Гаппо Баевых.

Инесса Арманд пережила Чермена Баева всего на один год. Она умерла в 1920 году в Пятигорске.